Молодой концлагерь - Стр.3
Голубева была узницей Равенсбрюка. Стихи её найдены в Заксенхаузене. В 1942 году была вывезена из-под Ленинграда на работы в Германию. На фабрику она отказалась идти. Стала работать на кухне. Узнав, что готовится побег, сделала так, чтобы они получали лишнюю порцию хлеба. Часть бежавших заключённых были пойманы. Они рассказали, откуда у них лишний хлеб. Зину арестовали. После четырёх тюрем, в марте 1942 года она прибыла в Равенсбрюк, где сменила своё собственное платьице на полосатое с № 15690 и буквой «R». Ей исполнилось 18 лет. В 1943 году в годовщину смерти Ленина она организовала траурный вечер памяти в одном из бараков. Этот вечер воодушевил Зину, и она написала песню. Её стали петь все русские в лагере Равенсбрюк, а затем запели и в других. Рассказывает Зинаида ГОЛУБЕВА: «Я не могла читать газету без слёз. За сложенные в лагере песни я получила 15 плёток, не считая того, что потом меня заставили простоять трое суток в холодной воде.… Как могло моё стихотворение попасть из Равенсбрюка в Заксенхаузен? Очень просто. За нашим, женским отделением лагеря было мужское. Несмотря на строгий контроль, мы переписывались с нашими друзьями-военнопленными. Писалась записка. В неё, чтобы лучше летела, завёртывался камешек, и всё это перебрасывалось через стену. Подписывались мы определённым паролем. Фамилий друг друга не знали, хотя и переписывались довольно часто: делились последним сведениями с фронтов, стихами, песнями. Однажды я получила записку с подписью: «Иван». Нас предупредили о том, что гестаповцы задумали уничтожить крупную партию заключённых. Я поблагодарила за предупреждение, подписав своё письмо паролем «Искра». Вторую записку от Ивана я получила со стихотворением. Внизу стояла подпись «Иван» и была нарисована пятиконечная звезда. Я ответила своими стихами и вновь подписалась «Искра». В последней своей записке Иван сообщил, что его увозят, и просил меня сохранить его стихи. Я распространила их по лагерю. Подписался Иван на этот раз так: «Иван, звезда, колючка». Больше я никаких сведений от него не получала. Записки его и стихи у меня забрали при обыске перед отправкой в карцер. ИВАН всё время писал так: «ДЕРЖИТЕ СЕБЯ ГОРДО, И СМЕЛО, ОСВОБОЖДЕНИЕ ПРИДЁТ!». Это был большой души человек…».
ЕСТЬ ЗВУКИ,
ОТ КОТОРЫХ В СЕРДЦЕ ТРЕПЕТ…
(Отрывок).
… Мне так близки и дороги те песни,
В которых жизнь народа моего.
За эти песни могут здесь повесить,
Но всё ж рука не дрогнула его.
И он играл о сильной и счастливой
Моей стране,… а может, и его?
Он о Москве играл бурливой –
Я слушал с трепетом его…
ДУМА О РОДИНЕ.
Я мысленно с тобой, родимый край,
Где жизнь моя и радость – всё осталось.
Не стыдно, что слеза скатилась невзначай
И затуманился мой взгляд усталый.
О РОДИНА, о РУСЬ, я с малых лет любил
Твои просторы, реки и дубравы.
Нет, Родина, тебя я не любил,
ЗАБЫТЬ ТЕБЯ Я НЕ ИМЕЮ ПРАВА.
Пусть жизнь трудна и подневолен труд
За проволокой ржавой и колючей.
УВЕРЕН Я – ДРУГИЕ ДНИ ПРИДУТ,
Засветит солнце, разгоняя тучи.
ЦВЕТУЩЕЮ, ПРЕКРАСНОЮ ВЕСНОЙ
Я из развалин, возвращаясь к жизни,
С ОТКРЫТОЮ И ЧЕСТНОЮ ДУШОЙ
ПРИДУ К ТЕБЕ, ДАЛЁКАЯ ОТЧИЗНА.
«27 сентября 1942 года мне исполнилось 17, а спустя две недели меня вместе с группой молодёжи из села Малая Ивановка, Ворошиловского района, Луганской области, вывезли на работу в Германию. Работал на заводе в Дессау. 31 октября вместе со своим товарищем Владимиром ЛОТКИНЫМ совершил побег. Нас поймали и отправили сначала в Потсдамскую тюрьму, а оттуда в Заксенхаузен.
А.А. МОГИЛЬНЫЙ, бывший заключённый № 52093».
… К тебе стремлюсь, страна моя родная,
К тебе, где я родился и возрос…
(СТРАНА МОЯ РОДНАЯ)
«Осенью 1944 года нас, человек 300 разных национальностей, в том числе и немцев, пригнали из берлинской тюрьмы Александерплац в Заксенхаузен. Мне нашили на грудь шестизначный номер с красным треугольником (так метили в лагере политических заключённых). Почти у всех, кого встречаю, номера тоже из шести цифр, только у одного на груди двухзначное число «14» и зелёный квадрат. Позже я узнал, что 314 был уголовник немей, осуждённый за бандитизм и убийства на вечное заключение и исполнявший в Заксенхаузене обязанности лагерного экзекутора и палача. Задал ветеранам лагеря наивный вопрос, куда же делись предшествующие сто тысячам номера. Мне, молча, указали на чёрный дым, валивший из труб крематориев.… Побывав под тупыми ножницами парикмахера и под ледяным душем, исследуем третий этаж нар в карантинном бараке. Нары – ящик, похожий на гроб без крышки. Нас в ящике трое: русский, молдаванин и немец. На боковых досках нар, отполированных тысячами безвестных людей, которые побывали здесь до нас, разноязычные надписи. Вот по-русски предостережение: «Ты в Заксенхаузене! Ешь хлеб с грибами, держи язык за зубами». А вот знакомое из школьных учебников: «Liberte, egalite, fraternite!»***. Самое неожиданное обнаруживаем у изголовья. Синий карандашный заголовок «МОЛИТВА», а под ним четверостишия:
Молюсь и ночью и денницей:
Всевышний, землю пожалей
И всекарающей десницей
Адольфа Гитлера убей!
Прийди к страдающим и сирым,
Прийди и укроти войну.
Всевышний, будь со мною, с миром…
Не будешь с нами – прокляну.
Молюсь, но в сердце нет молитвы…
Коцетный**** пепел. Неба клок.
А в сердце гнев и жажда битвы.
И проклят Гитлер, проклят бог!..
Подписи никакой. Кто автор, где он? Да и жив ли?
Я люблю стихи, литературу и искусство. Ещё на Александерплац в тюремный быт русских заключённых широко вошли беседы, лекции, чтение по памяти художественных произведений. Жажда познаний не покидала наших людей в самых тяжёлых условиях. Помню, после зверских пыток умирал в камере чех. Мы с ним попрощались. А когда его унесли, состоялась очередная, обязательная на каждый день лекция. Мы слушали рассказ о… блюминге, слушали как поэму о дерзании человеческого разума. А потом читали стихи, русские и немецкие. Исчезли решётки, грязные стены камер. А за ними чудесным видением вставала наша прекрасная Родина. В Заксенхаузене круг слушателей расширился. Читали, убирая трупы, на изматывающих многочасовых аппелях, на нарах. Лекции поднимали дух. Когда я однажды закончил рассказ о В.Я. Брюсове, с нижней нары послышалось:
- СЕГОДНЯ Я ОПЯТЬ ЧУВСТВУЮ СЕБЯ ЧЕЛОВЕКОМ… Нередко слушатели нашего «лектория» читали и стихи собственного сочинения, чаще незрелые, хотя и идущие от души, а порою чудесные. Припоминаю заключённого среднего роста, лет 30. с живыми карими глазами, внешне ничем особенно не приметного, может быть потому, что всех в лагере обезличивали стрижка наголо и однообразная – синие и белые полосы – одежда. Этот заключённый декламировал стихи, волнуясь и конфузясь страшно. Автором себя не называл. Но, по-моему, всем было ясно, что стихи, которые он читал, были написаны им самим. Я не знаю имени застенчивого декламатора. В лагере всё были занумеровано: бараки, эсэсовские автоматы, люди. Многие из заключённых носили вымышленные имена. Меня в Заксенхаузене звали Иваном Ивановичем, хотя у меня другое отчество. Читал, что в блокноте неизвестного солдата есть посвящение Ивану Ивановичу, однако далёк от мысли, что это мне: в лагере Иванов Ивановичей было немало. Да и прибыл я в Заксенхаузене только конец 1944-го и начало 1945-го года. Вновь обвинённый в большевистской пропаганде, приговорённый к бессрочному заключению, я прошёл ещё три концлагеря. Последним был Бельзен, откуда меня увезли в советский госпиталь дистрофиком с весом подростка в 37 килограммов.
И.С. НЕХАЕВ,
бывший узник гитлеровских лагерей,
ныне учитель».
ПОСВЯЩАЕТСЯ САЛЬВАДОРУ ШАЛИ
(Отрывок).
… Но находятся снова друзья,
Пусть не русские, пусть другие,
И, одною тропою идя,
Узнаёшь, что такое Россия.
Сальвадор, ты почти незнаком
С той страной, что мне жизни дороже,
Я ж о Франции слышал мельком,
Но не знал хорошо, Ну и что же?
Не забудется дружба концлагеря,
Точно знамя, что порохом тхнёт.*****
Точно солнца великое зарево,
Дружба тесная мир всколыхнёт.
(МНОГО БЫЛО ДРУЗЕЙ У МЕНЯ).
Узнав о найденном в развалинах лагеря блокноте, Сальвадор Шали рассказал:
- В лагере Заксенхаузен у меня были друзья среди советских людей. В течение года мы – четыре француза и четыре советских военнопленных – составляли одну бригаду и работали в нескольких командах, никогда не разлучаясь, вплоть до того дня, когда лагерь был эвакуирован в связи с наступлением Советской Армии. Одно время я находился в бараке вместе с советскими друзьями. Мне приходилось часто слышать патриотические русские стихи, которые читали советские воины. Я очень хорошо помню одного русского – Юрия СТОЛЯРОВА, который, мне помнится, был из Ленинграда. Он читал стихи и обучал меня русскому языку, а я его, в свою очередь, - французскому... «Срочно сообщаю Вам следующее: Я находился в Заксенхаузене с мая 1943 года по апрель 1945 года под № 65808. Я видел бездну ужасов – истязания, расстрелы, повешение, издевательства. НО Я ВИДЕЛ И ДРУГОЕ – МУЖЕСТВО СОВЕТСКИХ ЛЮДЕЙ. Мы жили в бараках-блоках, имевших нумерацию от 1 до 65. В каждом блоке находилось до 700 заключённых. После утренней поверки нас разводили по рабочим местам. Здесь было несколько легче – ослабевал надзор озверелых эсэсовцев. Используя это время, а также обеденный перерыв, некоторые русские пленные, как я наблюдал, рисовали, писали стихи или дневники. Всё это, разумеется, потом пряталось.…И вот, прочитав стихи в вашей газете («Комсомольская, правда» - Д.В.), я вспомнил, что совершенно аналогичные, видимо, те же самые стихи, я слышал в блоке № 9, где в основном содержались русские. Мне их читал Михаил ДАНИЛЕНКО из Кировоградской области УССР (Украинской Советской Социалистической Республики – Д.В.). Он очень дружил с норвежскими патриотами и находился в лагере с 1943 года. Мне кажется, что Михаил Даниленко, если он жив, откликнется и поможет установить автора стихов…
Я.М. ШЕВЧЕНКО,
машинист электростанции,
бывший узник Заксенхаузена».
Письмо Я.М. Шевченко были опубликованы в номере «Комсомольской правды» от 22 января. А уже 24 января наш коллективный корреспондент – редакция газеты «Кировоградская правда» сообщила, что ей удалось разыскать Михаила Афанасьевича ДАНИЛЕНКО, бывшего узника Заксенхаузена, ныне живущего и работающего в Кировограде. С огромным волнением прочитал Михаил Афанасьевич материалы о подвиге неизвестного советского солдата. Нельзя не понять его чувства: разбередились старые раны, в памяти ожили страшные картины фашистского застенка. Долго не мог Михаил Афанасьевич оторвать глаза от газеты. Наконец собрался с мыслями: «Я попал в лагерь Заксенхаузен весной 1943 года, - рассказал он. – Попал за то, что дважды пытался удрать с фашистской каторги домой. То, что нам пришлось пережить, вынести на себе, невозможно описать. Но даже. В НЕВЫНОСИМО ЖЕСТОКИХ УСЛОВИЯХ СОВЕТСКИЕ ЛЮДИ НЕ СКЛОНЯЛИ ГОЛОВЫ ПЕРЕД ВРАГАМИ, БОРОЛИСЬ ПРОТИВ НИХ ВСЕМИ СИЛАМИ И СРЕДСТВАМИ. Одним ИЗ САМЫХ ДЕЙСТВЕННЫХ ВИДОВ ОРУЖИЯ БЫЛИ СТИХИ. Их писали на клочках бумаги, которые потом передавались из рук в руки. Они кочевали из блока в блок, поддерживая моральный дух людей, зажигая их на борьбу. Эти стихи читались на вечерах, которые тайком устраивались в подпольных организациях лагеря. Мне лично запомнился вечер, который состоялся 7 ноября 1944 года. Собрались наиболее стойкие люди – русские, поляки, немцы, норвежцы, представители других народов. Иван БАЛУНОВ играл на баяне, а мы ТИХОНЬКО ПЕЛИ «Широка страна моя родная» и другие БЛИЗКИЕ СЕРДЦУ ПЕСНИ. Читали патриотические стихи, в частности, те, часть из которых напечатана в «Комсомольской правде». Особенно запал мне в душу стих: «Я ВЕРНУСЬ К ТЕБЕ ЕЩЁ, РОССИЯ…». Но мне кажется, что некоторые строчки в нём были выражены несколько иначе. Тут, конечно, удивляться не приходится. Ведь СТИХИ переписывались, иногда передавались по памяти. Вполне возможно, что КАЖДЫЙ ВНОСИЛ В НИХ ЧТО-ТО СВОЁ». Я.М. Шевченко в своём письме в «Комсомольскую правду» высказывает предположение: «… что я, возможно, знаю безымянного солдата-поэта. Эти стихи мне передавал узник по имени Николай. Фамилию его и откуда он родом, к сожалению, никак не могу вспомнить. Стихи в лагере сочиняли многие, и я тоже. Возможно, автора стихов помог бы установить тот самый Иван Балунов, о котором я уже говорил».
… Жить так хочется. Молодость, где ты?
Возвратишься ли с жизнью ко мне?
Не могу отыскать я ответа
Здесь, в тоскливой ночной тишине.
Что ж, и смертной тревогой опутан,
Не мечтая о лучшей судьбе,
Я до самой последней минуты
Буду верен, Отчизна, тебе.
(ДО ПОСЛЕДНЕЙ МИНУТЫ).
НАСТУПЯТ СЧАСТЛИВЫЕ ДНИ
Я лежу одиноко… Кругом тишина,
Тяжко хефтлинги дышат во сне.
Ночь за блоком. Плывёт осторожно луна,
Небо в звёздах. Мороз на окне.
Но не спится. Никак не могу побороть
Мыслей грустных, до боли тяжёлых.
Измождён я работой, но сердце живёт
И в неволе мечтаю о новых,
О великих, грядущих, торжественных днях.
И опять мысль тревожит: дождусь ли?
Заглянет ли сюда, к изнурённым, весна?
Или, может, на волю умчусь?
Ночь.… Один я. Лишь мысли мои
Мне страну и друзей заменяют,
Обещают счастливые, светлые дни,
Что уже недалеко сияют.
НОВОГОДНЕЕ
(Отрывок)
… И пусть новый год это явится годом
Последним для горя и мук.
Я верю, что доблесть родного народа
Нас вырвет из вражеских рук.
ОЖИДАНИЕ
(Отрывок)
… Но те цветы сожгли в полях метели,
И бурями свирепыми войны
Зловеще ветры надо мной шумели
И унесли с родимой стороны.
С тех пор нетерпеливо ожидаю.
Когда ж придёт красавица-весна
И солнце ярко-ярко засияет?
ТОГДА, КОГДА ОКОНЧИТСЯ ВОЙНА.
20. 01. 45.